[indent] Семейные отношения - это Святое. Защита. Связь. Безусловная любовь. К сожалению, это вовсе не относилось к магическому миру. В большей части, если ты родился сквибом. Это тоже, что родиться с каким-то дефектом, быть инвалидом. Одним словом - семейная обуза. Впрочем, не-маги к таким людям относятся с нисхождением, проявляют заботу и терпение. В нашем же мире, быть сквибом - позорно, словно ты сам виноват в том, что магия обошла тебя стороной. Моя мать, уж точно, обвиняла меня в этом. Откуда я знаю? Она слишком часто об этом упоминала. Я жил под одной крышей с человеком, который ненавидел мое существование. Но к ней я относился как к чужому человеку, словно не она родила меня. С отцом же, все было иначе.
[indent] Сын - это отцовская гордость. Будущий наследник и глава рода. Наверняка, именно это видел во мне отец, когда впервые взял меня на руки. Ему было безразлично то, что предсказала какая-то полоумная гадалка. Он даже не хотел слушать свою супругу. Надежда умирает последней? Его надежда, действительно, держалась до самого конца. Я понимал, что придет время и он, так же как и мать, отвернется от меня и, наверное, так было бы правильно. Я не хотел становиться темным пятном на семейной репутации. Но я им уже был. Как бы я не прятался, как бы семья не скрывала мое существование - я был. И я, как живое создание, испытывал чувства, во мне жили эмоции и, как говорила бабушка Венеция, этого во мне было слишком много. Меланхолик. Слишком чувствительный, эмпатичный и склонный прятаться в себе. Но, как любой ребенок, я хотел родительского тепла и внимания. Отец это видел. Что им двигало? Страх, что я могу сойти с ума и навредить другим? Или все же тот кусочек любви, который загорелся в нем, когда я только появился на свет? Я не узнаю об этом никогда. Однако, это заставляло его приходить ко мне и, пусть чаще он молчал, его внимание ко мне много стоило. Я его любил. Было одно "но"... Я боялся ему это сказать.
А потом стало слишком поздно. Это как наедятся на то, что в последнюю секунду успеешь запрыгнуть в поезд, но видишь лишь то, как он, набирая скорость, отправляется с перрона. Ты остаешься совсем один на платформе, осознавая, что ты опоздал навсегда. Я опоздал.

[indent] Похороны, почему-то, ассоциируются с дождем. Говорят, небо плачет об уходящей душе. Сегодня я был на смене неба. Оно было ясное, солнечные лучи даже обжигали спину. Я и без того был довольно сутулым, за что Венеция не раз била меня ладонью по спине, а сегодня я сжался еще сильнее, опустив лицо вниз. Я боялся, что кто-то увидит мои слезы. Они не останавливались. Под  недовольным взглядом бабушки, которую не устраивало мое поведение, я пытался сдерживаться. Но у меня в горле лишь скапливался ком, из-за которого я то и дело, издавал звук, который был похож то ли на глотание, то ли на кашель. Одним словом, это не могло не привлекать внимание. А я еще больше опускал лицо, не хотел видеть других. Это как в детской игре, когда прячешься за ладонями и думаешь, что если ты не видишь, значит ты тоже не заметен. Венеция крепко сжимала мою руку, переплетая мои пальцы своими в замок. Как только она слышала мои всхлипы, она буквально впивалась своими острыми ногтями в мои костяшки, как бы делая намек на то, чтобы я прекратил. С самого утра она напоминала мне о том, что семья с нашим статусом должна уметь держать себя в руках. Но, видимо, мне суждено везде быть позорным пятном.
Только вот в моей голове не укладывалось, это похороны или светское мероприятие? Разве не для того люди собираются, чтобы оплакать умершего? Я слышал лишь сухие соболезнования. Даже мать не проронила ни слезы. Прощальные речи были пафосными, но бездушными. Каждое слово, будто острый гвоздь в голову, отдается пульсирующей болью в висках. Мне казалось, что отец заслуживал большего, он заслуживал искренности.
Очередная речь. Очередные пустые слова. Я искусал губы в кровь, лишь бы не издать ни звука, после которого Венеция снова придавит меня своими худыми пальцами. Но мое горло уже сдавило настолько, что сдерживаться было слишком сложно. Резко выдернув руку, я закрылся обеими руками, обнимая свое лицо так, чтобы заглушить себя. В полной тишине, где слышно было лишь прощальные речи, это оказалось слишком громко. Я буквально почувствовал взгляды присутствующих на себе. А затем рука бабушки резко подхватила меня под локоть, выводя прочь. Мне даже не дали попрощаться с отцом. Я оказался там лишним.

[indent] Она завела меня в дом. Больше не было лекций. Бабушкины пальцы с нежностью скользнули по моему плечу и она направилась обратно на церемонию.
- Теперь можно. Здесь никого нет. - С этими словами она закрыла за собой дверь и я услышал, как ее шаги стали отдаляться прочь. Она разрешила мне плакать. Знала, никто меня не услышит. И она тоже... тоже не хотела видеть меня таким.
Раз. Глубокий вдох. Я заглатываю все чувства. Пытаюсь их похоронить глубоко в груди. Моя боль. Боюсь ее выпустить наружу. Понимаю, что если сейчас отпущу, то вместе с ней отпущу отца. Мне казалось, чем дольше я о нем думаю, тем дольше его дух будет находиться где-то рядом. Пусть призраком, но может он останется со мной?
Два. Я закрываю глаза. Вижу его перед собой. Каждый раз. Я не спал уже несколько дней, потому что возвращаюсь в тот момент, когда держу его бездыханное тело на своих руках. Больно в груди. Сердце не хочет верить в то, что произошло. Веки не сдерживают скопившихся слез и, открыв глаза, все вокруг становится мутным, еле разборчивым.
Три. Крик. Пронзительный, громкий. Мое лицо наливается кровью. Вены выступают на шее. На пределе. В этом крике вся моя боль, все то, что я чувствовал от осознания того, что я больше его не увижу. До последних сил, пока все тело не ослабнет и я не свалюсь на колени. А пока я еще на ногах, я неистово колочу стену, пытаясь заглушить боль в груди, перенаправив ее на физическую боль. Бесполезно. Я скатываюсь вниз. Сил больше нет. Крик постепенно превратился в противные, прерывистые стоны.
Меня окутала тишина. Сколько времени я так просидел, подпирая стену и уткнувшись в одну точку, слегка приоткрыв рот, понятия не имею. Просто в какой-то момент я наконец-то моргнул и словно вернулся в реальность. По щеке скользнула последняя слеза. Я чувствовал, что выплакал все что мог. Хотелось пить. Мое тело поднималось на каком-то автопилоте, словно мозг сам решил давать команды, пока мое сознание было где-то далеко отсюда. Оно будто бы возвращалось и снова уходило, стоило мне моргнуть. Наконец-то я снова в своей комнате. Все еще один. На прикроватном столике стояло бабулино вино, которое уже не было полным, так как Венеция успела выпить несколько бокалов. Мои руки  дрожали, капли проливались мимо бокала, но я сумел налить себе половину. Глоток. Отвратительный вкус. Напиток обжег мне губы... горло... грудь. Еще. Я осушил бокал, жадно слизав с краев последние пали. И тут я снова почувствовал этот противный ком в горле. Это уже не боль. Злость. Я вспомнил пустые слова на похоронах. Мне стоило тогда сказать всем, что это мерзко... Хрупкий бокал разлетелся осколками о стену. Если бы во мне была магия, я бы так же взорвал каждого, кто посчитал, что может лицемерно произносить речь, говоря о моем отце. Но все что я мог, сорвать злость на стекляшке...

[indent] Туда-сюда. Туда-сюда. Я слышал диссонанс своего сердца, которое бешено билось в груди, и моих шагов по комнате. Я искал место, в этом небольшом пространстве, там где я мог бы спрятаться от собственных мыслей и чувств. Но это было бесполезно. А затем... она ворвалась в мою комнату. Сестра. Я замер, как вкопанный. Не знаю, что в тот момент меня так смутило, ее появление, то что она зашла без стука, или ее слова.
Ей было жаль. Выражение боли на моем лице, сменило недоумение. Там, на церемонии, она стояла рядом с матерью, не проронив ни слезы. А теперь, ей было жаль?
- Что именно тебе "жаль"? Меня? Себя? Сицилию? Или то, что на церемонии собрались одни лицемеры? - Я отвернулся от Ри, потому  что в моих глазах снова накатывались слезы.
- Уходи. Мне хорошо одному. Всегда было хорошо. Я не нуждаюсь ни в ком из вас. Тем более в вас. Тебе не понять меня. Вернись к своей матери.

Отредактировано Julian Valentine (16.03.2021 00:53)

- Ты помнишь, когда была здесь последний раз? - Я не спешу поворачиваться к Рикарде, пряча от нее смешавшиеся на моем лице эмоции: грусть, обиду и злость.
Моя, слишком "правильная", сестра пыталась и сейчас держать марку, старалась говорить мягко, сдержанно и делала все для того, чтобы расположить меня к этому бессмысленному разговору. Вот только я знал, что она больше похожа на мать, чем она думает, больше, чем она готова принять. Ей кажется, что она должна меня поддержать, кажется, что это ее какой-то долг... Она ненавидит меня так же, как Сицилия. Просто скрывает это за своей "правильностью".
- Помнишь, ты тогда сказала, что Сицилия не права по отношению ко мне? Ты тогда сказала, что чувствуешь, будто бы в твоем сердце заполнилась какая-то пустота... Знаешь, я очень хорошо запомнил те Рождественские каникулы. Я тогда разделял твои чувства, ведь мне тоже казалось, что я, словно, стал полноценным рядом с тобой. Ты еще тогда сказала, что наша семья слишком консервативна в отношении к тому, каким я родился и дала мне надежду на то, что ты не такая. Дала надежду на то, что ты будешь любить меня таким какой я есть, не зависимо от мнения родителей. Но ты хуже, чем они. Ты еще не поняла этого?
Слышу ее шаги за своей спиной, хруст стекла под ее ногами. Поворачиваюсь, чтобы контролировать дистанцию. Вижу, как Ри осматривает мою спальню, ее взгляд цепляется о бардак, бутылку вина, разбитый бокал на полу. Обида. Вино. Она пытается оправдывать мои слова, только я не понимал зачем? Чтобы правда не так резала слух?
Прикусываю губу изнутри, максимально пытаясь сдерживать эмоции. Сердце колотиться как бешеное. Чем ближе сестра, тем сильнее прикусываю плоть. Уже чувствуется привкус крови. Она смотрит в мои глаза, затуманенные слезами, но я их упрямо сдерживаю. Попытка отстраниться от нее, но я будто бы прибит к полу, не могу пошевелиться. Впрочем, Рикарда видит мою реакцию и оставляет мое личное пространство, настолько, чтобы я наконец-то выдохнул, но при этом, она все еще здесь и, усаживаясь на мою кровать, всем видом демонстрирует, что уходить не собирается.
Если бы у неловкости был запах, он бы заполнил эту комнату елейным ароматом: смесь ладана и соленой воды. От этих запахов у меня всегда першит в горле, прямо, как сейчас.
- Я всю жизнь окружен спектаклем, мне не привыкать. И ты отлично вписываешься в те роли, которые раздает ТВОЯ мать. - Я еще раз акцентировал внимание на том, что не имею особого желания называть Сицилию своей матерью, ведь она отказалась от меня. Что мешало мне сейчас отказываться от нее? - Не смей говорить мне снова, что она родила меня! - Не даю Рикарде вставить и слова, слегка повышая тон, процеживая слова сквозь сцепленные зубы. - Мне не нужно твое утешение.

– Мне жаль, что ты думаешь, что одному тебе лучше. Потому что мне – нет.
- Вот именно! - Мои эмоции сопровождаются взмахом рук вверх, словно я пытаюсь показать Рикарде то, что она упрямо не видит и пытается замаскировать под жалость к своему брату. - Вот именно, Рикарда! ТЕБЕ тяжело быть одной! А мне - нет. Я привык быть один. Я привык переносить все события в одиночестве. Тебе никогда не понять меня и мир, который меня окружает. Мне не пять лет, сестренка. Я уже давно не нуждаюсь в том, чтобы меня прижимали к себе и жалели. Это ты привыкла к этому! Любая неприятность и ты бежишь к мамочке! Любая эмоция, которая требует внимания и ты бежишь к тем людям, которые тебя выслушают. Ты и только ты, в этой комнате, сейчас нуждаешься в том, чтобы не быть одной. А я сыт по горло обществом, в котором оказался сегодня! Это отвратительно!
Невинный светильник летит с прикроватного столика, встречаясь звонким ударом о стену. Моя дурная привычка выплескивать эмоции с помощью пассивной агрессии никак не оставляла меня. Всегда страдали вещи вокруг. Было время, когда я хотел, чтобы рядом со мной был человек, который бы мог "поглощать" мои негативные эмоции. Теперь нет. Нет людей, которые захотят забрать что-то подобное. Я когда-то думал, что мог бы так довериться Рикарде, но она не оказалась особенной, как я представлял. Ее идеальный образ, который біл нарисован в моей голове, разбился в тот момент, когда она предала меня. Но сестра не виновата в этом, потому что это я бездумно доверился ей. Если нельзя было открываться родным, то что представляют из себя чужие? Сегодня я видел разных людей из сливок общества и все казались мне одинаковыми: холодные и лицемерные.

- Меня жалеешь? - Я запрокинул голову, словно, если я так сделаю, слезы впитаются и прекратят литься беспрерывным потоком (чувствовал себя плаксой, хоть им я и был по жизни). И вместе с этим из меня вырвался нервный смешок. - Ты меня даже не знаешь! Но при этом, ты решила придти и пожалеть меня.
Я присел на корточки напротив сестры, чтобы не нависать над ней темной тучей. Оперевшись локтями о колени, я поджал губы руками, переплетя пальцы так, словно собирался молиться. Странно, что на колени не встал, была бы интересная картина: я перед иконой нашей семьи. Меня окутало дежавю. Почти два года назад мы с сестрой уже были в этой комнате и смотрели друг на друга как совершенно чужие люди. Разница была лишь в том, что тогда я хотел сдернуть эту завесу между нами, а сейчас я строил стену, выкладывая ее кирпич за кирпичом, с желанием, чтобы Рикарда больше не пыталась быть частью моей жизни. Жизнь наградила меня очень важным даром - усваивать уроки с первого раза. Мне не нужно было строить тысячи отношений, чтобы понять, что доверие - это слабость, которую нельзя проявлять. Ри оказалась хорошим учителем, сама того не зная.
- Отец иногда приходил сюда и просил, чтобы я ему читал. Иногда он просто смотрел, как я учусь. Он пытался меня узнать. Папа стыдился меня, как и вы все. Но он никогда от меня не отрекался. Несколько раз отцу приходилось представлять меня своим торговым партнерам. Стирать память не особо гуманно, но он не был уверен, что эти люди сохранят семейную тайну. Он защищал меня. Я чувствовал себя его сыном. Теперь у меня осталась только Венеция, которая, когда то будет нужно, пожалеет меня. Больше в этом доме у меня нет никого, кто бы знал меня хоть немного. А от чужих мне жалось не нужна, Рикарда. Я принимаю твои соболезнования. Это все, что я могу принять от тебя. А теперь, уходи.
Я встал, обойдя кровать и завалившись всем телом на противоположном краю от того, где сидела сестра. Она все еще была здесь, но теперь она не видела меня. Я свернулся в позу эмбриона и задернул на себя тонкий плед, прячась под ним не только от сестры, но и от всего мира. Сколько себя помню, я всегда так поступал, когда  чувствовал то, что заставляло меня быть жалким. Хотел казаться таким, каким хотела видеть меня Венеция, более мужественным, но природа подшутила и над моим темпераментом, подарив мне спектр эмоций больше, чем сестре.

Отредактировано Julian Valentine (06.04.2021 22:23)